Черновик 8
АУ, голубикаВ очередном, особенно сильном порыве ветра послышалось что-то странное. Гокудера поднял голову и прислушался.
- Простите…
Задрав брови, Гокудера выглянул за толстую, утопленную в стене колонну. За колонной стеснительно переминались с ноги на ногу.
- Простите… Можно сесть с вами?
Гокудера развеселился.
- Можно, - гостеприимно сказал он и махнул рукой. – Садись. Я не кусаюсь.
Мальчик подошёл, неслышно сел на самый край каменной скамьи и замер, зажав ладони коленями. Гокудера разглядывал его. Разглядел мягкий профиль и печальные карие глаза.
- Чего гуляешь в такое время? – спросил он, чувствуя безусловное превосходство над узкими поникшими плечами и стиснутыми, как у девочки, коленями.
- Не спится, - тихо ответил мальчик. – Скучно. А ты?
- Тоже не спится.
Гокудера достал сигареты.
- Будешь?
- Что?.. А, нет.
Гокудера почиркал зажигалкой, чертыхнулся и стал прятаться от ветра, пригибаясь к самой скамье и загораживаясь ладонью. Мальчик наблюдал с отстранённым любопытством.
- Тебе здесь не страшно? – вдруг спросил он.
- А чего бояться? – удивился Гокудера. Мальчик кивнул в сторону Пьяцца Каппучиано.
- Там катакомбы.
Гокудера зафыркал дымом.
- Мне же не пять лет, чтобы покойников бояться.
- А ты там был?
Гокудера выпрямился, посмотрел в тёмное небо. Лицо у него стало злое и задумчивое.
- Был, - сказал он. – Давно. Отец водил, показывал какого-то предка.
Мальчик вдруг страшно заинтересовался.
- Там есть твой предок?
- Ну да, - без интереса ответил Гокудера. – Лежит под стеклом, как колбаса на прилавке. Епископ, что ли…
- А не помнишь, в каком зале?
Гокудера раздражённо пожевал сигарету.
- Не помню. Тебе-то что? Ты там работаешь, что ли?
Мальчик тут же стушевался, заморгал виновато.
- Нет. Просто интересно.
Они помолчали. Мальчик вдруг протянул узкую белую ладонь и сказал:
- Я Цуна. Савада Цуна.
Гокудера, не глядя, сжал его пальцы.
- Гокудера Хаято.
Так и познакомились.
Шамал уехал второго сентября. Уезжая, пообещал звонить – он и звонил раз в две-три недели, строго по пятницам. Каждый раз его голос становился всё глуше, а помехи всё сильнее. Гокудера ждал этих звонков, а каждую пустую молчаливую пятницу сходил с ума от страха. Ему было всего пятнадцать, войну он видел только на фотографиях и в репортажах, но этого было достаточно, чтобы представлять взорвавшуюся под ногами мину или людей в повязках по глаза, стреляющих пленникам в затылки.
Этот ужас жил только в пятничный вечер. Субботним утром Гокудера снова был спокоен. При бледном осеннем свете он думал, что Шамал достаточно опытный, сильный и скользкий, чтобы не наступить на мину и не попасть в плен. На этой неделе ему просто не удалось добраться до телефона. Или он забыл. Или запил.
Однажды Гокудера спросил Шамала, когда тот вернётся. Шамал ответил, что не знает. И добавил изменившимся, странно мягким голосом: «Скучаешь там один?». Гокудера не смог признаться, что скучает. Он ответил, что Шамал – тупой старик, что ему, Гокудере, прекрасно живётся в пустой квартире, куда никто не заваливается, пьяный, посреди ночи и с бабой, и не докучает расспросами об учёбе и одноклассницах.
Шамал ответил: «Понятно»
В конце октября Гокудера завёл привычку уходить вечером из квартиры и слоняться по улицам до глубокой ночи. Пару раз он нарывался на драки, однажды компания подвыпивших иностранцев затащила его с собой в ресторан. Они были русские или словаки, Гокудера так и не понял. С ними он не дрался и не ругался, и даже забыл о постоянной своей ноющей тоске, похоже на боль в гнилом зубе. Он сильно напился тогда, и до дома его провожала пара — пьяненький парень и ещё более пьяненькая девушка. На лестничной клетке выяснилось, что они не знают дорогу до отеля. Никто не догадался вызвать такси, и Гокудера в припадке пьяной щедрости пригласил их переночевать.
Утром они весело позавтракали, шумно распрощались и ушли, оставив Гокудеру одного. В тот день он долго слонялся по квартире, совершенно потерянный, и даже звонил Шамалу на сотовый, который, как он знал, не работал уже месяц — с тех пор, как Шамал выехал из Ливана.
Неизвестно, чем бы всё закончилось — возможно, больницей или моргом после очередной ночной драки, — если бы Гокудера не встретил Цуну.